Как бы вы оценили уровень современных детей? Я слышала мнение, что, например, на Физтех приходит меньше талантливых ребят. Как вам кажется, падает ли число талантливых ребят? Или у многих их них теперь другие интересы?
Безусловно, генофонд понес существенный урон в 1990-е годы – это раз.
Два – их не стало меньше, их надо выращивать и искать.
Просто физтеховцы занимаются всякой ерундой, поскольку они причастны к проведению всероссийских олимпиад по физике и по математике.
Они снимают сливки, завлекают людей, отвлекая их от МГУ и других вузов, а потом гробят, потому что уже не способны учить современной физике и хорошо учить математике, я это знаю не понаслышке. Они могут вырастить образованного человека, а ученого они вырастить не могут. И куча победителей олимпиад, которые идут на Физтех вместо МГУ, в итоге загибаются.
У меня был ученик из Татарии – победитель Всероссийской олимпиады, я его учил заочно и пару раз в год он приезжал ко мне на маленькие сессии. Его уговорили пойти на Физтех. Он в тоске мне писал в прошлом году с первого курса и в этом году со второго – думает, не уходить ли.
Повторяю, там учат математике на уровне каменного века, как учат инженера. А инженер – не творец, он – пользователь. Он пользователь и прикладник.
Поэтому первое, что я хочу сказать по поводу заявления, что стало меньше – их стало меньше в 1990-е годы. Стало меньше, потому что генофонду был нанесен ущерб. Ситуация начала выправляться. А сейчас проблема не в том, что их меньше, а в том, что разные люди, которые шли заниматься точными и естественными науками, теперь ориентируются на массу других вещей. На бизнес, на юриспруденцию, на госслужбу. Их стало меньше в точных и естественных науках. Это правда. Но их не меньше вообще. И поэтому, в интересах государства, их надо отлавливать пораньше и профессионально ориентировать. Заодно и хорошо учить, что ваш покорный слуга и пытается делать.
Как вы считаете, как можно искать такие таланты? Как их отлавливать в хорошем смысле? Проводить олимпиады?
А я не знаю, в хорошем или в плохом. Я повторяю – я не считаю, что ученик должен испытывать благодарность к учителю – это раз, лучшая форма благодарности – это профессиональная реализация.
Поэтому, хотя у меня сейчас не очень хорошие отношения с Перельманом из-за того, что я говорил о нем прессе, но, тем не менее, я ни капли не жалею, что я его втянул во все это или потратил кучу нервов и репутацию свою на то, чтобы Перельмана взяли в сборную города и т.д. Его форма благодарности – это полученный им результат.
Два – по поводу втягивать и отлавливать – ну вот как? Я придумал. У меня, слава богу, мегаполис и пригороды. Из четырех с лишним миллионов вполне можно, за счет Открытой олимпиады, выявлять в раннем возрасте одаренных детей и пытаться их ориентировать.
Надо просто создать технологию.
Я понимаю, как надо провести олимпиаду для младших школьников, которые толком не умеют писать – какие ресурсы мобилизовать, какие задачи дать, чтобы с большой степенью достоверности диагностировать не обученность, а способность. Ну, а потом их надо приглашать заниматься. Кстати, не все идут, не все хотят, не всем интересно. Победить в Открытой олимпиаде они готовы, а регулярно заниматься в течение года – нет. Как правило, такие способности тухнут – проверялось.
Вы активно занимались борьбой с концепцией по талантливой молодежи. Почему она…
Я бы сказал не «с», а «за».
С одной концепцией вы боролись, а другую поддерживали – Колмогоровскую, или я ошибаюсь?
Нет. Во-первых, я первый автор, точнее, соавтор концепции по работе с одаренными школьниками в стране.
В 2008 году я и мой коллега Саша Кирьянов, молодой коллега, мы написали первую концепцию по работе с одаренными школьниками для Государственного комитета по делам молодежи, который тогда существовал еще отдельно, а не в министерстве у Мутко.
Защитили ее у Повалко – это был заместитель Якеменко, Повалко доложил Якеменко.
Концепция пошла наверх, я выступал на парламентских – думских – слушаниях совместно Комитета по делам молодежи и Комитета по образованию по проблеме одаренных детей в 2008 же году.
Потом Якеменко сказал, что он ее передаст выше.
Я уж не знаю, куда он ее передал, но, тем не менее, в 2010 году был Госсовет по проблеме одаренных детей и поручение Президента, не выполненное, о создании двух сетей федеральных лицеев.
Если говорить честно – тут я не о приоритете говорю – бороться я должен был за осуществление собственных идей. У нас с Кирьяновым есть первая в стране концепция.
Потом появился Колмогоровский проект, а потом уже, сверху, та самая «Концепция общенациональной системы выявления и поддержки молодых талантов».
Глобальная идея у нас с Кирьяновым была такая: у нас страна маленькая, в отличие от Китая мы не можем ждать, пока таланты пробьются.
«Талантам надо помогать, Бездарности пробьются сами». Это раз.
Два – мы заботились об общей одаренности и предлагали создать сеть федеральных лицеев по всей стране. Обязательно в федеральных округах, потому что не всякий ребенок поедет в Новосибирск, Москву, Ленинград – в интернаты при университетах.
Семья ребенка вдали, в столице не прокормит, а главное – ребенок оторвется и даже на каникулах в семью вернуться не сможет.
Поэтому одаренный ребенок должен иметь возможность учиться как можно ближе к дому.
И вторая идея – сеть университетов при крупнейших вузах.
Это уже в случаях явной специальной одаренности – в математике, физике, информатике и т.д. Его надо учить в крупнейших вузах, а не просто в лицеях для одаренных детей. И там, в концепции, были перечислены мероприятия. Образовательные телеканалы, сеть популярной литературы – как поддерживать одаренных детей, которые учатся в своих школах. Там было продумана система. Она лучше Колмогоровского проекта.
Колмогоровский проект заботится о физико-математической элите, он не то, что немногочислен, он немного требует, его интересует узкий слой одаренных детей, у нас же должна была быть затронута гораздо большая прослойка.
Ну, а государственная концепция, начинающаяся со слов «Каждый человек талантлив…» – это, на мой взгляд, политическая халтура.
Там разные авторы, но они никогда не занимались конкретной работой с талантливыми детьми, они просто не понимают, как это делается и что нужно. А эти популистские меры вроде грантов одаренным детям – ну дали во 2-ом классе этот грант. Так потом этот ребенок, семья будут цепляться за этот грант.
Вскармливать-то надо питательную среду, в которой таланты могли бы находиться, чтоб их обнаруживали и растили.
А вовсе не один отдельный талант.
Тем более, что таланты у нас статистически довольно велики… Да ну, бредовый проект!
Конечно, если надо выбирать, то я поддержу Колмогоровский, а не государственный проект. Но в большей степени я поддерживал бы наш с Кирьяновым проект.
А сейчас поднять, «воскресить» его уже бесполезно?
Не знаю. Для этого нужна политическая партия или пресса. У меня нет ни того, ни другого.
Насколько он большой по объему? Много страниц?
По-моему, не больше десяти страниц вместе с приложенными материалами. Я уверен, что черновики сохранились. Поскольку им заинтересовались из фонда Дерипаски – Дерипаска же хочет в тех местах, где у него предприятия и в Усть-Лабинске, где он родился, создать хорошие интернаты.
Я точно знаю, что все сохранилось, потому что я просил Сашу переслать в фонд Дерипаски, который занимается образованием.
Наш проект невелик в смысле объема, но он обдуман с точки зрения системы: одаренный ребенок в семье, одаренный ребенок в обычной школе, одаренный ребенок в городе, где таких может быть относительно много и, наконец, одаренный ребенок в специализированном образовательном учреждении.
Вы говорили, что вам не удается самореализоваться до конца. Кто или что вам нужно для счастья? Какие условия вы бы назвали идеальными?
Свои помещения – это раз. Деньги. Даже не зарплата, а деньги, чтобы школьники могли ездить, если нужно, по летним школам, турнирам и т.д. Возможность хорошо платить преподавателям, потому что сейчас это ни для кого не является источником заработка.
Они все имеют работы, которые их кормят, и «гастарбайтерство».
Скажем, когда мой педагог едет на неделю куда-нибудь в Иркутск учить школьников, за эту неделю он зарабатывает 25-30 тыс. рублей. Здесь у меня он за работу с собственным кружком в матцентре не получает и 5 тысяч. За месяц. Мне нужна возможность хорошо платить преподавателям. Не себе. Это два.
Третье.
Нужна свобода от идиотских доктрин.
Мою, чисто математическую, программу для работы с одаренными детьми утверждает в городе какая-то комиссия по лицензированию и дополнительному образованию, в которой нет ни одного математика!
Они мне ее утверждают!
И я должен в журнале занятий писать не ту тему, которая реально была по моей технологии, а писать то, что полагается по программе и теми же словами, что полагается по программе.
Так что нужна свобода от бюрократического идиотизма.
Если говорить об особо талантливых – нужны индивидуальные нормативы наполняемости групп.
Вот хоть ты тресни – не может быть в учебной группе меньше 10 человек!
А представьте себе, что я набрал группу 15 человек в шестом классе. Сейчас десятый класс, из этих пятнадцати осталось девять. Остальные не пропали: трое – призеры олимпиады по информатике, двое физиков, один – химик. Осталось девять математиков – и всё, я должен закрывать группу. Мне много чего не хватает, причем деньги – далеко не первое. Свое помещение, возможность планирования, достойная зарплата преподавателям и деньги на дополнительные учебные мероприятия для детей. Летом у меня была проблема: мне надо было послать детей на фестиваль «Золотое руно» на неделю в июне. Фестиваль для 6-7-8 классов.
Это тоже что-то научное? Научно-образовательное?
Это – учебно-математическое соревнование. С очень хорошим обучающим эффектом. За то, чтобы ребенок там жил, спал и ел надо заплатить 13500 рублей. Еще ему надо долететь до Сочи туда и обратно самолетом. У меня сейчас есть чрезвычайно одаренная девочка, у которой в семье одна мама-уборщица и двое детей. Где они возьмут деньги хотя бы на билет? 12 тысяч туда и обратно. Я уж не говорю, где они возьмут 13500 на проживание и питание ребенка во время этого самого фестиваля. Я не туризмом занимаюсь, это развивающее детей учебное мероприятие. С этой точки зрения – чем лучше мы работаем, тем хуже живут наши дети. Потому что был бы один ребенок, ярко проявивший себя, на него эти 13500 нашлись бы. А у меня в кружке только семеро человек попало на финал Всероссийской олимпиады по девятому классу. Со всей России – сотни, а у меня из кружка – семеро! Из семерых шестеро – седьмой-восьмой класс. Вот чем лучше я учу, тем больше проблем возникает.
Да… Точно. А каких-то спонсоров не удается найти? Может, какой-нибудь городской комитет или еще кто?
Вы прям какие-то ругательные слова говорите – «комитет», «спонсоры»…
Последним, кто мне в чем-то помогал, из официальной власти, был покойный Собчак.
Когда в 95-м, кажется, году нужны были деньги на поездку команды в Китай, на Олимпиаду, куда китайцы пригласили всю нашу команду, он выделил деньги из городского бюджета.
Иногда подкидывал что-то Центральный район, в котором расположен лицей. Но там поменялось руководство управления по образованию, и с тех пор они не давали ничего. С этого времени тоже с десяток лет прошло. Комитет… Комитет скажет, что у них в бюджете это не заложено. Все.
Ну да, ну да… Потом еще и прокуратура засудит…
Поэтому чего просить комитет?
А какие-то фонды? Вот есть Фонд Зимина, Фонд Прохорова…
О да! Они проводят конкурсы для учителей, еще что-то… У них есть свои программы, а если мероприятие в это не вписывается? Понимаете, как только сформированы рамки конкурса, так выясняется, что мы не подходим. Я не говорю, что фонд «Династия» плох. Боже упаси! Спасибо им, что они выделяют деньги на образование. Но вот конкретно – мы не вписываемся. Разик что-то удалось получить на проведение нашей летней школы. Что-то мы сделали на эти деньги – то ли купили доски, то ли столы и стулья. Понимаете, нельзя планировать деятельность учебного учреждения, а у нас сейчас есть семь параллелей, семь параллелей с четвертого до одиннадцатого класса! Даже восемь параллелей было. Нельзя планировать деятельность, когда в этом году у вас есть грант на летнюю школу, а через год не будет. Ребенок – особенно, когда их много и в них вложена душа, душевная сила – это не та ипостась, когда его можно завести, а через год сделать образовательный «аборт» и послать его подальше… Надеяться я могу только на то, что есть постоянно.
Сколько у вас сейчас детей, получается в центре?
Около 250. Скажем, младшая параллель – она большая, их там может быть сотня. У меня, скажем, когда была младшая параллель, было 120 человек. А, скажем, в старшем кружке, одиннадцатиклассников, когда уже надо людям думать, куда поступать, там уже могло остаться меньше того самого пресловутого десятка.
По журналу – десяток, но реально ходит человек шесть. Те, кто еще занимается математикой. Но и те – последний месяц, потому что у них сейчас более важная цель – ЕГЭ. От этого зависит судьба. Около 250-300 – это самый честный ответ, который можно дать. С точностью до человека – не скажу.
И последний вопрос: вы сказали, что вам завтра в шесть вставать. А вы не опишете ваш типичный день? Почему вам так рано приходится вставать?
В Герценовском университете лекции начинаются в восемь. В восемь утра у меня первая лекция. И типичного дня не бывает. Дни штучные. У меня есть работа, которую моя бывшая жена называла «благотворительностью» – это обучение студентов в университете, школьники в школе и школьники в Матцентре. Есть работа, которая меня кормит. Типичного дня не бывает. Типичный образовательный день выглядит так: встаю в шесть, в восемь – первая лекция. Три пары лекций в университете. Затем – занятия в Матцентре до восьми вечера...
Вы читаете лекции по матанализу?
Нет. Это я мечтал, что буду читать только матанализ, сейчас приходится читать все, что угодно. Вот завтра у меня «Дифференциальные уравнения» и «Ряды Фурье». А в другой день, скажем в четверг, тоже с восьми утра, было четыре пары. Две пары «Матанализа», а потом пара «Истории математики» и пара «Истории науки». Много чего пришлось перечитать – матан, теорвер, диффуры, статистику, историю науки…
Ваши студенты - будущие учителя математики и физики?
Нет, учителя у нас искоренены. У нас теперь учителей практически нет. Еще один поток – и учителя кончатся. Это – будущие бакалавры прикладной математики и информатики. Из-за чего я и думаю, не уйти ли мне в другой вуз. Когда я учил учителей, мне было понятно, какая от меня польза… Так что – три-четыре пары лекций до часу «с хвостом» или до трех. После чего – с двух, с трех или с четырех – занятия в матцентре. Условно – до восьми. С восьми до девяти – обсуждение с преподавателями итогов дня и планирование следующего занятия. В девять-полдесятого прихожу домой. Это – типичный образовательный день.
В других местах работы, не связанных с образованием, день может быть устроен по-разному. Поездка на полигон «Красный Бор» опасных химических радиоактивных отходов, поездка в Капитолово – посмотреть, что там на заводе «ГИПХ» и как утилизировать их слаборадиоактивные химические отходы, чтобы они не текли в Капралов ручей, из которых попадают в реку Охту, а из реки Охты – в Неву выше уровня городского водозабора. Так что остальные дни нетипичны.
Скажите, а если бы у вас были нормальные условия для работы, вы бы не стали подрабатывать, как вы говорите, нетипично?
Мне не нравится глагол «подрабатывать». Я к любой своей работе отношусь серьезно. Я понимаю, что вы не хотите меня обидеть, но глаголы «подрабатывать» и «халтурить» мне не нравятся, потому что я одинаково серьезно отношусь к той работе, которую делается для души, и к той работе, которая делается за деньги. От работы «за деньги» я тоже люблю получать удовольствие как от хорошо сделанной работы. Это такая маленькая поправочка.
Во-вторых, стал бы или не стал? Боюсь, что стал бы.
По совершенно примитивной причине: я – человек «психически больной».
Мне наше государство нанесло непоправимую травму в начале 90-х.
Когда у меня на руках было двое лежачих больных и все, что ни заработаешь, инфляция съедала, а на моих глазах голодали мама и бабушка при талонной системе…
Когда того, что я зарабатывал не хватало на взятку врачам, чтобы ее положили в больницу – а повторяю, у нее было 10-11 больниц в год – или на лекарства…
Я, когда впервые начал зарабатывать деньги, не только преподаванием в разных смыслах этого слова, научными работами, хоздоговорными – как это называлось при социализме, я в этот момент понял, что я – несомненно – человек больной.
Я не могу позволить себе психологически иметь одно место работы, потому что я буду бояться его лишиться.
Конечно, когда отвечаешь только за себя, это легче, чем когда отвечаешь еще за кого-то. Но я боюсь, что психологически, пока будут силы, я не смогу решиться на одно, хорошо оплачиваемое, место работы. Я сознаю, что это – болезнь. Мне сейчас дешевле этой болезни следовать, чем пытаться ее «лечить». И себя ломать. Зато за счет дополнительной работы, когда у меня возникнут проблемы, я могу талантливой девочке вынуть из своего кармана 10 тысяч и выдать в виде спонсорской помощи для поездки на какой-нибудь турнир, не думая при этом о том, что же буду есть или на что же буду лечиться я сам
