Григорий Перельман
Не могли бы вы рассказать о двух своих учениках: Стасе Смирнове и Григории Перельмане. Что их отличает? Было ли сразу понятно, что из них могут получиться хорошие математики?
Такие вещи никогда сразу не поймешь.
А как быстро это можно понять?
Это не более, чем предпосылки. Сразу я смог оценить талант только Федора Назарова, но он попал ко мне достаточно поздно. Его звезда всходила поздно, но очень круто. Нельзя такое понять.
Я, скажем, знаю людей с золотыми медалями международных олимпиад, которые не смогли даже окончить Матмех.
Почему так получилось?
По разным причинам.
На самом деле, научная работа – это совсем не то же самое, что победа на олимпиаде.
Замечу, кстати, что ни Перельман, ни Смирнов в молодые годы безусловными лидерами своих кружков не были. В кружке Перельмана до восьмого (т.е. до 9-го по современному) класса лидером был другой. Перельман начал «расцветать» после трех неудач восьмого класса. Сначала он провалился на городской – и, поскольку он еврей, его не хотели брать не то, что в сборную команду города на Всесоюзную олимпиаду, так его не хотели брать даже на отборочный тур в эту команду! Там хотели сделать выбор между Игорем Жуковым, Колей Шубиным и Сашей Васильевым. Перельмана даже не приглашали на отборочный тур. Со скандалом мне удалось его туда вбить. Провалился на городской, получил всего лишь диплом второй степени, потом с трудом попал в команду города на финал Всесоюзной олимпиады, потом там провалился – всего лишь диплом 2-ой степени. Летом его не хотели брать в 239 школу – был для этого формальный повод: у него французский язык, а класс там был немецко-английский. И мы с ним все лето ходили по городу Пушкин и учили английский на бульварах.
Но после этого он начал очень много работать, потрясающе много работать.
И к концу 9-ого класса он был, безусловно, номер один не только в кружке, но и в стране.
Ну, а человек, который был его на голову выше по способностям – Саша Левин – он был вторым в стране в двух старших классах, у него несчастная судьба, не дали ему реализоваться. Человек был, безусловно, с очень большими природными способностями. Он два старших класса – девятый и десятый – был номер два в СССР! Но он не попал даже кандидатом в сборную команду страны.
Это из-за антисемитизма?
Понимаете… Когда его родители возмущались и писали в министерство, они, конечно, получили другой ответ. Но и Перельмана бы не было, если бы в 1982 году Саша Абрамов – знаете такое явление в московской природе?
Да, конечно!
Он – член-корреспондент Российской академии образования, любимый ученик Колмогорова.
Колмогоров, с которым я имел честь быть знакомым, мне сказал, что Абрамов – самый талантливый его ученик. Я его спросил, как же так, ведь есть еще Арнольд, еще кто-то, он мне сказал, что он имеет в виду педагогические дарования. И это – его надежда. Я познакомился с А.Н. Колмогоровым в Ташкенте в 1978 году на Всесоюзной олимпиаде.
Если бы Саша Абрамов не ходил по Москве и не говорил, что ему нужен Перельман в команду, чтобы занять первое место, то Гришу в команду бы не взяли…
Про Левина он не ходил и не хлопотал, сказал, что у него не получится.
Если бы я не поднял бучу в Питере, а я в те годы был членом Совета молодых ученых и специалистов обкома ВЛКСМ, – в это немного, но позволяло что-то делать. В Совете было направление работы с одаренным школьниками, председателем этого Совета молодых ученых и специалистов был Сергей Цыпляев, потом он был полпредом президента Б. Ельцина в Санкт-Петербурге.
Это был не выборный комсомольский орган, наоборот, туда брали тех, про кого известно, что они могут работать. А я очень много работал со школьниками в те годы, в городе, в области, в железнодорожных школах и т.д. Я ходил в райком и обком комсомола, стучал кулаком и говорил, что надо дать Перельману характеристику для выезда за границу. Ну, и его школьный учитель математики Николай Мосиевич Кукса тоже ходил и говорил, что он положит свой партбилет, если Перельману не дадут характеристику.
Это все было очень всерьез, потому что за год до него два первых места на Всесоюзной олимпиаде по выпускному, десятому классу заняли два человека – девочка из Киева Наташа Гринберг и ленинградский школьник, мой ученик Леня Лапшин. Оба были евреями и оба в 1981 году в команду страны не попали.
Формулировка: «Не успели оформить документы». Поэтому борьба за Перельмана в 1982 году была очень серьезной. Спасибо себе говорить – смешно, но вот спасибо Николаю Мосиевичу Куксе и Александру Михайловичу Абрамову – без них явления Перельмана не было бы. Тут еще повезло – на смене руководителей сборной команды страны – А. Абрамов отстоял Г. Перельмана.
Так что Гриша начал очень много работать в девятом классе, и у него оказалось очень ценное для занятий математикой качество: способность к очень длительной концентрации внимания без особых успехов внутри задачи.
Все-таки человеку нужна психологическая подпитка, нужны психологические успехи, чтобы заниматься чем-то дальше.
Фактически гипотеза Пуанкаре – это почти девять лет без знания того, решится задача или не решится.
Понимаете, там даже невозможны были частичные результаты. Не доказалась теорема в полном объеме – иной раз можно опубликовать даже двадцатистраничную статью, по тому, что все-таки получилось. А там – или пан, или пропал. Либо доказана гипотеза Пуанкаре, либо нет…
Частичных результатов и до него получали много.
Вот такая вот длительная концентрация внимания без надежды на успех – это замечательное качество Перельмана! Психологически он в этом смысле был очень устойчив, но сейчас нервная система Гриши не в лучшем состоянии, безусловно…
Вам кажется, что он перетрудился? Как вы оцениваете вообще то, что с ним случилось? Действительно ли он математику бросил? Или все-таки не бросил?
Гриша никогда не врет, и заявления, что он никогда больше не будет заниматься математикой, что он не занимается математикой сейчас, что он математику бросил он делал и мне, и тому же Александру Михайловичу Абрамову, и тем, кто с ним общался последние годы – Сереже Дужину, Николаю Мневу…
По всей видимости, Гриша действительно бросил математику.
Но давайте заметим, что это вещь совершенно не уникальная. Многие крупные ученые на протяжении истории человечества науку бросали, потому что их мозг был выжат, как губка. Тот же Ньютон не занимался в зрелые годы математикой. Кто он там был – министром финансов, лорд-канцлером монетного двора ее Величества. Давайте вспомним, какую книгу Ньютон назвал самым великим своим творением? «Замечания на Книгу пророка Даниила». Хемфри Дэви (Humphry Davy), великий английский химик, бросил науку в тридцать с чем-то лет…
Почему, на ваш взгляд, Перельман ушел из математики? Он действительно сильно перенапрягся или что, как вы думаете?
Первый фактор – это длительное и очень сильное перенапряжение головного мозга и нервной системы, это было непросто.
Второе – это конфликт с математическим сообществом (как внутри страны, так и за ее пределами).
Гриша очень ригористичен. Он ригорист, его моральные требования завышены.
Ну, например, он поссорился с моим другим учеником, Антоном Петруниным, с которым они занимались совместной научной работой, и перестал с Петруниным общаться, остались незавершенные работы, результаты, которые ни тот, ни другой не опубликовали. Один не публиковал, потому что без Гриши нельзя, а другой – потому то он с Антоном не общается. А поссорились они из-за того, что кто-то кого-то где-то не процитировал, что в устном докладе не считалось никогда грехом, можно было бы и забыть, и не сослаться на то, что такой-то результат кому-то принадлежит, а просто им воспользоваться: «Есть известный результат, что… Ссылаясь на него, получаем…» А Гриша считает, что это было неуместно. Всё. Гриша рассорился и перестал с Антоном общаться.
Или, скажем, почему Гриша перестал преподавать у меня в Матцентре? Тогда как раз молодыми преподавателями были А.Богомольная и упомянутый мной великий американский математик Федор Назаров, лауреат премии Салема. Гриша потребовал: в лагере или Летней школе либо буду я, либо они. И мне приходилось выбирать между тремя своими учениками. Либо у меня будет Гриша, но не будет двух других педагогов, либо будут они, но не будет Гриши. А не хочется. Ему кажется, что такие люди, как они, не имеют морального права учить детей. Всё. Гриша очень труден в общении. Его исступленная честность и исступленная порядочность, как он ее понимает, испортили жизнь его сестре, которая тоже училась у нас в Матцентре, не у меня, правда.
С Гришей очень непросто. Безусловно, многие нравы математического сообщества ему не нравились. Когда он приехал впервые в начале 90-х из США, мы с ним беседовали, он жаловался мне на то, что (точная цитата!) «Математические теоремы превращаются в товар, их можно купить, их можно украсть, их можно продать».
А для него это – как дети.
Он над чем-то бился годы, а тут звонит кто-то, предлагает ему грант и говорит: «Вы поработайте на этом гранте, а потом мы с вами напишем совместную статью.
Точнее, у меня есть деньги, у вас есть результат, опубликуем совместную статью, а я вам за это заплачу». Нравы математического сообщества таковы.
Филолог может защитить диссертацию на тему «Онегин – мерзавец». Соблазнил юную Татьяну и поиздевался над девушкой. А через неделю в том же Диссертационном совете можно защитить диссертацию о благородстве Онегина, показанном Пушкиным. Не воспользовался, не соблазнил, проявил чуткость, в максимально мягкой форме отрезвил и т.д.
А вот в математике такого не бывает, либо да, либо нет, закон исключенного третьего.
В этом смысле Гриша думал, что этика науки накладывает отпечаток на этику людей, которые ею занимаются.
И, несмотря на то, что я рассказывал ему еще в молодые годы историю, правда, не называя имен, как математики друг другу навязывают кого-то в соавторы статьи, иначе статья не выйдет – это я проходил сам. Большей частью отказываешь, но раз в жизни согласишься по просьбе своего научного руководителя взять в соавторы человека, который не имел отношения к делу. И статья быстренько вышла в сборнике отделения математического института им. Стеклова. Я ему рассказывал, как крадутся результаты…
А Гриша съездил за границу и убедился, что это делается еще циничнее. После этого его реплики о том, что он не может принять награды из рук непорядочных людей, или что он не может принять награды из рук людей, которые не разбираются в том, о чем он писал… Да, вот такой вот Гриша. Это вторая причина.
Немного странно: из ваших слов следует, что он вдруг понял, что такое математический мир. Он же продолжал работу над теоремой, а потом вдруг – раз! – и как будто он узнал что-то большее, и ему это…
Позже был его конфликт в математическом институте, когда он сначала должен был уйти из лаборатории геометрии к академику Ладыженской, а потом насовсем.
(Понятно, что было куча предложений о соавторстве от своего начальства и мелкие придирки, травля по мелочи, когда в этом было всем отказано)
И как там у Окуджавы: «Но когда достигает предела / И душа отлетает во тьму – / Поле пройдено, сделано дело. / Вам решать – для кого и кому».
А потом математическое сообщество четыре года обсуждало, кто доказал гипотезу Пуанкаре!
Гриша приехал в Штаты, когда его препринты не все поняли – правильно не поняли, не все Перельманы!
Он приехал и честно ездил год по университетам США, отвечал на вопросы, кому и что не понятно.
Потом в группе профессора Яу и в группе американцев, которые вместо двух статей в восемьдесят страниц, написали книжки по 300-400 страниц с названием «Полное доказательство гипотезы Пуанкаре».
Потом эти люди стали претендовать на то, что Перельман дал направление, а они доказали полностью.
И кто встал на его защиту?
Где было руководство Математического института, академик Фадеев?
Никто не защищал Перельмана, что он доказал!
Никто не крикнул: «Люди, что вы делаете?! Это же доказательство Перельмана, он вам ответил на все вопросы, а вы, прослушав его лекции, пишите книжки с его текстами и говорите, что это вы доказали!» Разумеется, математическое сообщество повело себя некрасиво.
Ну, а потом? 2006 год, ему уже присудили Филдсовскую медаль, уже, казалось бы, вопрос закрыт.
Первое – доказательство правильное, второе – доказал Перельман.
Премия Международного математического союза – в каком году институт Клэя присудил ему миллион за доказательство, помните?
По-моему, в 2009?
В 2010!
У них есть правило, что они несколько лет проверяют…
Нет, нет, секундочку. Не надо ссылаться на липовое правило и неправильную трактовку.
В 2006 году Международный Математический союз признал, что доказательство правильное и оно дано Перельманом.
Перельман с 2003 года никаких работ не публиковал.
С 2002-2003 года до 2006 прошло достаточно лет. О чем они думали еще 4 года? Разумеется, Перельман оскорблен! И тем, что математическое сообщество себе такое позволило, и тем, что практически никто не встал на его защиту.
А кто-то встал? Вы можете назвать, может быть? Громов – Перельман же ценит Громова? Я не знаю, насколько Громов этим занимался…
Громов – человек, очень далекий от математической политики. Громов занимается математикой. Понимаете, для Громова такой вопрос был бы смешон: Миша, который подумал бы, что доказал не Перельман?! Ну… В кошмарных снах не приснится… Понимаете, не все кто мог или хотел бы защитить, подозревали о сути этой проблемы. Их ответ был очевиден – да, доказал, и доказал Перельман. И все. О чем еще спорить? И вся эта подноготная выплыла не сразу.
Вдобавок, не все знали о ригористичности Гриши и о том, что он, в общем, хочет услышать голоса. Он же держал себя очень отстраненно и говорил, что его дело – математика, его дело – доказывать теоремы, а о том, награждать за это или нет, это уже не его дело. Поэтому Гриша отчасти своей позицией некоторые ряды своих защитников проредил. Если ему это не интересно, то чего туда лезть? Но, тем не менее, он был очень обижен.
Порой кажется, что вы так его хорошо понимаете! Может быть, можно как-то посодействовать тому, чтобы Перельман вернулся в математику? Или это невозможно?
Мне толком не удается даже с Гришей доверительно пообщаться, потому что с тех пор, как начали публиковать липовые интервью со мной, он считает, что я зарабатываю на нем, давая интервью продажным журналистам.
Я уже слышал расценки на интервью со мной, чтобы я сказал что-то о Перельмане. Хотя – видит бог! – не заработал ничего, кроме потраченных нервов и времени.
Но ведь действительно есть липовые интервью! В прошлом году я впервые не поздравил Гришу с днем рождения. У него была круглая дата – 45 лет. Не поздравил я его просто потому, что меня в России не было, я был за границей в день его рождения 13 июня 2011 года. Так надо же – несколько газет, то ли «Комсомольская правда», то ли «Метро» – несколько газет умудрились опубликовать «интервью» со мной о том, как я поздравлял Гришу с Днем рождения! Будь у меня много денег, я бы судился с ними. Или липовое интервью со мной в каком-то таблоиде о том, как Гриша, у которого якобы прорвало трубу в ванной, и он в туалете затыкал ее газетой и что я думаю по поводу того, что город не помогает великому человеку в его коммунальной аварии. Я же не могу непрерывно объяснять Грише, что я не верблюд, что я этого не говорил, что никаких подобных интервью не давалось…
В конце концов, повторяю, он – человек с расстроенными нервами. И человечество ему в этом помогло и я, в общем, тоже. Не могу до предела понимать Гришу и унижаться, объяснять ему, что я того не говорил, этого не говорил… Что это интервью сделано каким-то журналистом, которого я в глаза не видел, из каких-то отрывков, которые он где-то набрал, наковырял…
Вот вы задали вопрос по поводу секты. Не надоказываешься! Понимаете, советский принцип – кто первый нажаловался, тот и прав. Я его никогда не исповедовал. У меня много неприятностей в жизни из-за того, что я никогда никому ни на что не жаловался. Я по возможности работал и не занимался доносительством даже тогда, когда было, на что доносить и люди мешали работе. И чего я вдруг буду менять жизненные принципы, – свои принципы, а не Гришины и навязывать Грише свое мнение… Я иногда перезваниваюсь с ним. Я пытался позаботиться о том, чтобы в семье были деньги, когда Гриша бросил работу, которые он не взял от меня, а потом от А.Абрамова, а потом от своих бывших коллег по кружку, обеспеченных бизнесменов. Мне жалко его маму, которая достойна хорошего лечения и дорогих лекарств. Она уже стара и больна. Но вот навязывать Грише свою компанию я не буду совершенно.