Двойственное положение фотографии — быть одновременно документом и эстетическим объектом — порождает смысловую двойственность ее посланий.
Как документ, затребованный некоторой идеологией, фотография выступает визуальным эквивалентом лозунгов: она призывает нечто остановить, прекратить или, напротив, предпринять.
Но в то же время фотографии жертв и преступлений не могут избежать упреков в том, что, поддавшись своей второй природе, они эстетизируют ужас и в зависимости от эстетической традиции дразнят, бросают вызов морали, провоцируют, соблазняют, завораживают.
(Кровь — это еще и особые оттенки красного, в котором знали толк и художники Возрождения, и Х. Сутин с Ф. Бэконом, и те из художников, кто кисти предпочел фотокамеру.)

Образ-шок.
Пиковые аффективные состояния, сводимые в своей основе к удовольствию и боли, создают возможность мгновенного запечатления, поскольку переживание себя и внешних объектов в этот момент обладает такой интенсивностью, которая способствует закладке структур аффективной памяти.
Боль и удовольствие являются главными субъективными характеристиками, интегрирующими психофизиологические, поведенческие и коммуникативные составляющие аффекта и связывающими воедино ситуацию и наш ответ на нее.
Но перцептивный шок, вызванный фотоизображением, всегда подготовлен идеологией, мировоззрением, самой культурой.
Стерильность фотографии по части создания новых нравственных установок компенсируется ее способностью запускать в ход предсказуемые мысли и чувства, подкреплять выработанную или только еще складывающуюся модель поведения.
Изначальная нейтральность фотографии позволяет различным (радикально противоположным) идеологиям пользоваться одним и тем же архивом образов: эта возможность опирается на наличие протосмыслового измерения фотографии, где она выступает только тем, чем является, — сырым, необработанным следом произошедшего.
Здесь действует не риторика образа, но его мистика.
У пламенного оратора есть темный и молчаливый двойник.
Образ, являющийся частью коллективного тела как симптом, шрам или стигма.

Повторение.
В определенном смысле потребность в непрерывном поиске новых ощущений — это болезнь, отчетливые симптомы которой прослеживаются уже в XIX веке.
Уже тогда новости существовали в режиме скандала, чрезвычайного инцидента.
Ритм микрошоков был необходим, чтобы удержать внимание скучающего обывателя, создать выемки и шероховатости для его бессмысленно скользящего взгляда, ищущего за что бы зацепиться.
Скандальные истории сегодня обильно приправлены шокирующими кадрами, кадрами, постоянно обновляющимися, но структурно неизменными.
Импульсы негодования, сочувствия, которые они вызывают, не получая разрядки в действиях, приводят в итоге к опустошению, психической анестезии.
Но есть повторение иного рода, искусство жизненной каллиграфии, без которого немыслимо приближение ко многим вещам.
Образ распятого Христа не подвержен инфляции, если стоящая за ним История трогает нас.

Фотограф: свидетель и интерпретатор.
Образ памяти возникает как результат столкновения множества влияний и сил эндогенного и экзогенного характера (мотивационных, аффективных, ситуативных и др.), сплавляющих следы прошлого и наличные восприятия в актуальном синтезе.
Воспоминание — это всегда компромисс между необходимостью принадлежать прошлому и умерять его власть таким образом, чтобы прошлое не становилось гравитационной ловушкой, навязывающей траекторию движения в настоящем.
Этим двум интенциям соответствуют различные режимы запечатления и восстановления реальности, никогда не существующие в чистом виде.
В первом случае целью является как можно более точное воспроизведение события во всей его полноте, а врагом — несовершенство, ограниченность соответствующего аппарата.
Следование этой силовой линии требует от фотографа отказа (или хотя бы попытки отказа) от собственной точки зрения.
В пределе он приближается к медиуму, уступающему свое тело, чтобы нечто могло говорить само за себя, развертываться, обретая время и место.
В другом случае целью является если и не прямое отрицание события, то приведение его путем ряда операций к понятной, умопостигаемой форме, совместимой с наличной концепцией реальности.
Работа, достойная таксидермиста: обескровленное чучело, несмотря на внушительный вид, более не опасно.
Оно еще годится для учебного пособия (идеология, назидание потомкам), им можно развлекать, им даже можно пугать тех, кто не знает, что внутри оно пусто.

Лиана Ланская